Олени

Олени

Поздний октябрьский рассвет еще где-то за краем земли, и на безлунном небе сияют дрожащим светом тысячи звезд. Не угадать в этом беспрестанном мерцании, когда одну из них на короткий миг закроет птичье крыло. Невидимые летят над землей птицы, перекликаясь друг с другом, стая со стаей, и никаких больше звуков в подзвездной вышине. Только над Усманским бором доносится до них ни с чем не сравнимый рев: голоса сотен оленей, сливаясь в один трубный звук, поднимаются в ночное небо, будоражат округу.

Если бы птицы летели пониже, услышали бы они, кроме этого рева, сухой, костяной стук сталкивающихся рогов. Без секундантов, не видя друг друга, дерутся быки-соперники. Удары так часты, что кажется, будто звери не сражаются, а, стоя напротив, мотают головами, ударяя друг о друга концы рогов. Да мало ли что может показаться в непроглядной лесной темени, когда не видно самих бойцов, а слышны только треск, шорох, топтание и другие звуки боя.

Ранней весной олени ложатся отдыхать на открытых местах

Вкладывая в удар всю нагулянную за лето силу, сшибаются лоб в лоб разъяренные быки. На таких турнирах они вполсилы не бьют. Иногда обламываются отростки рогов, иногда пополам или под корень переламывается сам рог, хотя запас прочности у этого оружия огромен - средней величины рог выдерживает усилие в тонну. Это не сплошная, жесткая и хрупкая кость, а одетая прочной оболочкой костяная губка: миллионы тончайших перекладинок придают рогу крепость, упругость и легкость. Если его разгибать постепенно, можно не только выпрямить, но и немного перегнуть в противоположную сторону. Хранится у меня шестиконцовый коротковатый рог, подобранный на месте ночного боя. Выломан тот рог с куском кости черепа одного из бойцов, который остался жив и не утратил своего пыла, хотя неизвестно, кто тогда победил. Этот однорогий не ушел со своего участка, а ревел по вечерам, но голову держал чуть набок, словно в удивлении.

Рога весом в полпуда для оленя в расцвете сил вполне обычны, и носит он их, не склоняя головы, девять месяцев, держа на весу тяжелую корону даже во сне. Погибающий зверь роняет голову с последним дыханием. Горделивая осанка этого оленя и то, что осенние бои редко кончаются трагически, наверное, и заставили дать ему название благородного.

Еще в августе, как только окрепнут новые рога, начинают быки чистить свое оружие, сдирая с него сухую кожицу до последнего лоскутка. Чистка пары рогов стоит жизни иногда целому десятку молодых сосенок, березок, с которых сдирается при этом кора. Такие сосенки до снега заметны в лесу свежестью ошкуренной древесины, будто оскоблили их неделю назад. Зеленеет пока их хвоя, как у других сосен, но не шуметь им никогда в родном бору. Порыжеют и опадут летом иголки, а стволик будет стоять еще годы, пока не срубят его или не свалится сам.

Когда осень начинает менять у береговых вязов зелень на пурпур, появляются первые трубачи. За несколько дней возбуждение охватывает остальных, и каждую ночь лес и река содрогаются от их рева. Потом вроде устают звери, на убыль идет рев. Но как только первый ночной заморозок выбелит инеем луга и большие поляны, опять разъяряются рогачи, опять разжигается их боевой пыл.

С каждым днем все дальше разносится звериный рев. Лесные обитатели давно привыкли к нему, но когда негромко и робко запинькает на дереве проснувшийся зяблик, хохотнет в буреломе черный дрозд, всхлипнет за старыми дубами неясыть, то кажется, что и дневным, и ночным птицам жутковато от раскатистого зычного крика, которому трудно подобрать удачное сравнение. Оленя в предутренней мгле не разглядеть как следует, но, как шлейф, тянется за ним в чистом, неподвижном воздухе острый звериный дух. Этот же запах долго висит над ключом, где в густой черной грязи, как в ванне, валялся бычина, и над бугром, где среди замшелых сосен выбил он копытами свой точок.

Есть в бору такие бугры, куда много лет подряд приходят реветь олени. Тут, на взрытом песке, ни трава, ни мох не растут. Тонких деревьев давно не осталось, и когда зверь хочет дать выход своей ярости, он бодает такие стволы, которые не повалить двумя-тремя ударами топора. На всю осень, до предзимья, лес поделен между взрослыми рогачами, которые летом жили мирно и даже дружно. К зиме они снова соберутся вместе, не припоминая друг другу ни ран, ни обид.

Для какого-то неудачника один из боев бывает последним. Он может оступиться в старую бобровую нору, споткнуться о пень и тут же получить роковой удар. Соперник не оставляет поверженного калекой. Он убивает его, хотя и жили не один год добрыми соседями. О таком исходе хорошо бывают осведомлены те, кто любит без труда поживиться даровой олениной.

Каждое утро еще до восхода солнца на разные голоса перекликаются друг с другом вороны, а потом парами, или поодиночке, или втроем, то степенно, то с игрой в воздухе спешат осмотреть места, где больше держится оленей, а значит больше шансов найти готовую добычу. Сильные черные крылья птиц со свистом рассекают утреннюю тишину, как будто кто кнутом взмахивает над вершинами дубов и сосен.

В другое время года в таких местах никогда нет столько воронов. И если какая-то из птиц находит убитого рогача, она дает знать остальным. Подсмотрегь пиршенство воронов невозможно, потому что они никогда и нигде не теряют осторожности. Прежде чем спуститься на труп оленя, долго присматриваются ко всему внизу, пока не убедятся, что кроме оленей поблизосги никого нет.

Но частенько бывает так, что, осмотрев все самые глухие уголки и не найдя поживы, улетают ворон за вороном на поля подбирать кукурузу да ловить последних кузнечиков. А в лесу наступает тишина, только дятлы постукивают, да закричит сойка, найдя какой-то особенный желудь.