О ГРИБАХ И КАЛЕНДАРЕ

- Спрашиваешь, где грибов-то набрал? А как в лес-то войдешь, так и суй руки-то в кусты, оне там и растут...

С детства, навсегда запомнились слова эти дедовы и сам он, весь просвеченный хитрой улыбкой. Даже борода смеется, подрагивает.

Я не был слишком доверчив, не бежал "совать руки в кусты", а на деда обиделся. Сейчас понимаю - зря. В уклончивой шутке таился верный намек: никто тебе не откроет лес, если сам не будешь приглядываться, соображать, что к чему.

Спрашивая деда, я уже знал кое-что о грибах. Лет с трех, если не раньше, для меня стало праздником встречать отца из грибных походов, подсаживаться к полной корзине, когда вся семья разбирала грибы. Мы бережно, словно живых, доставали их один за другим, вдыхая необыкновенные запахи и разглядывая каждую особинку, до вмятины от древесного корешка или палочки, в которую гриб упирался головой. Потом аккуратно снимали со шляпок прилипшие травинки, соринки и чистые грибы раскладывали: постарше березовики, осиновики, маслята и белые - сушить, помоложе - в жаркое. В жаркое шли и крупные лисички, свинушки. Самые молоденькие белые отбирались отдельно, нанизывались на нитки и развешивались душистыми снизками по деревенской русской печи над устьем: сушеные, они попадали зимой в лапшу. Крепкие, плотные, еще не развернутые шляпки березовиков, осиновиков, иногда и с ножками, шли в соленье вместе с сыроежками, волнушками, белянками, погребнями и мелочью лисичек, свинушек, маслят. У нас не любили солить врозь, и в кадушке, в тарелке на столе всегда был разноцветный и, если можно так сказать, разновкусный грибной букет. Хочешь - выбирай по вкусу, хочешь - по хрусту, по цвету. Подосиновик тут побелеет, свинушка станет темно-темно-бурой, а черный груздь - вишнево-фиолетовым. И с волнушек цвет сойдет, и с сыроежек, только лисичка останется почти в той же первозданной своей желтизне. Или подцепляй целый, со шляпкой и с ножкой, осиновичек, березовичек, масленок...

Только белые грузди и рыжики солились отдельно.

Отец тоже разбирал грибы или отдыхал рядом, но никогда не уходил, пока в корзине оставалось хоть что-нибудь. Ему доставляло удовольствие показать нам особенно большой, или необычно коренастый, пли, наоборот, длинноногий гриб, или сросшееся вместе семейство грибов, в котором мы с ликованием находили и папу, и маму, и всех братишек, сестренок. И он добрел глазами, каждой черточкой лица, говорил, где какой гриб нашел. Так по породе грибов я скоро начал узнавать, в каком лесу он побывал, где водятся толстокоренные красноголовые красавцы, длинноногие белые или рябые березовики, вишнево-красные или необыкновенные темно-серые осиновики, где - лисички, маслята или низенькие "коровки", словно припудренные серым налетом на шляпках (коровками у нас назывались белые).

Потом я и сам бегал с корзинкой в ближний и в дальний лес. И это связалось в памяти почему-то с июльскими дождями, после которых величайшим наслаждением было идти по лесу: струйки воды, теплые, как парное молоко, пробрызгивали между пальцами, приятно щекоча кожу, и было любо смотреть на подошвы и пятки, отмытые добела, с размягченной, сморщенной кожей.

Когда я впервые набрел сам да не на один, а сразу на пять или шесть крупных грибов, вздрогнул даже, растерялся, видимо: встал на четвереньки и долго разглядывал коричневатые, бугристые и чуть влажные прохладные шляпы, стеариново-белые, сетчатые "ноги". И все запомнилось, вплоть до корявин-"ноздрей", когда-то выеденных улиткой и вновь затянутых тонкой кожицей. Шляпа одного, самого большого гриба, который стоял в сторонке, прикрытый травой, так похожа была на поджаристый сдобный пирог, уже обкусанный с краев, поглоданный кем-то, что и мне хотелось откусить краешек.

Грибничество привлекло сразу, по-настоящему. Может, потому, что нравилось бывать в лесу, уютном, всегда разном и полном особой, интереснейшей жизни. Нравилось смотреть и слушать, встречаться с птицами, ежами, белками, зайцами, лисами и барсуками.

Зверей и птиц мне сначала показывал дед. Он все-таки брал меня с собой.

Была у него привычка: не ходить в лесу торной дорогой, а отыскать, пусть совсем рядом, дорожку "стороннюю" - забытую, малоезжую.

- Где все-то идут-едут, ни гриб, ни заяц не встретится, - объяснял. И почти приказывал: - Не беги по лесу, загня голову. Тихо иди, молча. Ступай, чтоб веточка не шелохнулась, чтоб сучочек не хрупнул...

Сам он шагал легко, неслышно, то и дело вскидывал голову и, выпятив бороду, смотрел вперед. Выходили на какую-то поперечную дорожку, просеку - кидал быстрый взгляд вправо и влево, и ничто не скрывалось от его вечно прищуренных, по-орлиному зорких глаз. (Наверное, так на войне ходят разведчики). Увидит что - без слов придержит меня за руку: стой, замри. И я замирал в тревожно-трепетном ожидании, пока дед не показывал глазами и бородой, куда смотреть.

Пожалуй, поэтому нам "везло". Однажды через дорожку, шагах в двух от нас, посапывая носом, неспешно протопал жирный барсук - серый, узкомордый, с белой лысиной поросенок на коротких собачьих лапах, - и я, оторопелый, в испуге вцепившись в дедову рубаху, таращился на невиданную диковину. И почему-то вертелось в голове: "Толстый какой! А уши маленькие. Почти совсем нет ушей..."

А дед продлил удовольствие: через густой чапыжник провел меня к барсучьей норе, и я долго стоял среди россыпей свежего желтого песка, заглядывал в темные входы-выходы, чуть не до блеска обтертые телом зверя, с напряженно-радостным любопытством слушал сопение затаившихся маленьких барсучат.

Мне кажется теперь, в тот же день спугнули мы тетерку. Не полетела она, как-то закувыркалась среди кустов.

- Поймаешь? - спросил дед.

Я не заметил его хитрой улыбки, бросился ловить и едва не догнал, словно подбитую, дикую курицу. Вот-вот бы схватить! А она вдруг взлетела легко и скрылась из виду.

Дед посмеялся, сказал:

- Хитрит она, тебя от цыплят отводит. Здесь они, должно быть.

И верно: где-то над нами пискнул цыпленок, сорвался с ветки и, часто-часто молотя крыльями, полетел в кусты, вслед за матерью. Маленький, рыженький...

- Летают, - довольный, заключил дед.

Уже возвращаясь домой, он опять придержал меня за руку: что-то шевельнулось в траве у дорожки. Еж? Нет, из травы подеялась черно-рыжая, ушастая, остроносая голова. Темные глаза заблестели от неожиданной встречи.

- Лисенок. Охотится, знать, за чем-то.

Поразглядывали друг дружку, и толстенький рыжий лисенок-щенок пригнул голову, побежал среди кустов, мелькая белым кончиком пока еще не пышного и не длинного хвоста, оставив мне на всю жизнь заметинку в памяти и удивление, что новое, незнаемое можно увидеть так близко и просто.

Еще чем памятен дед - знал он многие травы, часто пугая меня названиями. И добрые были слова, понятные: боровица, золотянка, медовник. Или: котики, бубенчики, грабельки. Но когда я слышал: сорокозуб, конобой, одолень-трава, живая трава, маун-корень, змеиный корень, - смотрел на него со страхом. Он замечал это, усмехался:

- На пользу всё, на пользу. Ежели с умом подойти, всё - живая трава.

Рассказывал и про самую настоящую "живую траву" - скрипун, или заячью капусту, как потом оказалось.

- Ты думаешь, вода-то живая - сказка, и всё тут? Не-ет, она в самом деле есть! Порежу я палец или топор в ногу от бревна отскочит, настоем живой травы рану обмою - и заживет.

Теперь-то я и подумать не могу, как можно ходить по лугу, по лесу и не знать, что у тебя под ногой, что по сторонам. И все на пользу пошло. По травам и погоду узнаешь, и время, и пору всяких грибов, и даже место, где какие грибы водятся.

Мы и поблизости от деревни - по дорожкам, опушкам грибов набирали достаточно. Бывший пастух, дед знал лес, как свои руки, сухие, с узловатыми пальцами, с перевязью вздувшихся вен. Знал и грибные места. И поблизости мы делали много интересных открытий. По крайней мере, мне все было ново и интересно. Да и как могло быть по-иному, если и сам лес, и все в нем меняется чуть ли не каждый час! А грибы - те всегда разные, в любом какая-то своя чудинка, особинка, и всяк по-своему средь деревьев, травы и листвы устраивается. К примеру, знал я местечко, где знаменитые белые из года в год росли обязательно лежа. Раскроешь осторожно бугорок на толстом слое палой хвои - под нею лежит, как в постельке, длинноногий крепенький белый (не видя солнца, он и цветом бел!). Еще бы не интересно!

Но дед говорил не раз:

- За Заячьим холмом бывал я, вот лес так лес! Или:

- Леса-то за Волгой - э-эх!.. - И щурил, и щурил глаза - вглядывался в те сосняки, березняки и ельники через многие километры и вздыхал от бессилия, от невозможности вновь свидеться с тем, что полюбилось и было дорого.

И так врезалась в детскую память эта дедова тяга к неизвестным для меня, невиданным и потому таинственным, сказочным местам, что и самого потянуло в дальние, все новые и новые места - увидеть, узнать, открыть их для себя.

Я уже ходил по лесам самостоятельно, храня дедово правило: чтоб веточка не шелохнулась, чтоб сучочек не хрупнул. Вслушивался, всматривался.

Целыми днями я пропадал в ельниках и березняках, добела обтирая старенькие башмачонки травами в утренней росе. Хорошо было к вечеру с полной корзинкой, сняв насквозь мокрые башмаки, из дальнего леса топать босиком по августовской дорожной пыли, долго хранящей тепло. И так же хорошо пробежать сырые низинки, холодом хватающие за пятки, или сойти в знобкую, росяную траву, чтоб тут же опять вернуться на дорогу, утонить озябшие ноги в мягкой и ласковой, теплой пыли.

Это - от радости. Радость - от приятного свидания с лесом.

А леса ярославские хороши! Пожалуй, нигде не найдешь такой красоты, такого разнообразия. И грибы все разные - и родом, и ростом, и статью, и цветом...

Мне рано известны стали грибные места, и в деревне уже не удивлялись, если я набирал намного больше других мальчишек.

- Он из-под земли нароет, - не то с уважением, не то в оправдание своих не столь удачливых сыновей говорили их матери и отцы, хоть я и не рыл землю и не скрывал любимых елочек, любимых березок, как не скрывали друзья-товарищи по грибным "набегам".

Сорок лет прошло с тех пор. Сколько перевиделось, открылось и самому, и через других! Но старая нехитрая дедова наука всегда в голове. Приглядывайся. Соображай.

Бывает, и теперь спрашиваю грибников, где да как, и в ученые книги заглядывать приходится, и в газетно-журнальные заметки, статьи.

Много дала наука. Что я знал без нее, кроме грибных мест и счастливой дедовой заповеди?

Знал, что в грибах есть особые "семена". Оставь неразобранную корзину на ночь - они сплошь осыплют друг дружку белой, черной и бурой "пылью". А наука помогла узнать, как развивается и растет грибница из споры, открыла секрет дружбы и взаимопомощи грибов и деревьев. Наконец, она подсказала имена многих редких или неприметных грибов, научила осмысленно и верно наблюдать за их жизнью. И спасибо ей, низкий поклон ученым прошлого века и нынешнего, от Д. Н. Кайгородова до Б. П. Василькова, которые вдоль и поперек исходили наши леса, знали грибы и "в лицо", и по книгам, и под микроскопом, сумели рассказать о них дельно и просто.

В этих заметках и я постараюсь говорить просто, не напускать ни греко-латинского, ни доморощенного туману. Не берусь открыть лес для тех, кто не вылезает из города. Расскажу лишь о своем грибном календаре от зимы до зимы - от весеннего снега до осеннего.

Это не академическое наставление. Это мой собственный многолетний опыт. Обычно он согласуется с тем, что можно прочитать в книгах. Но когда я хоть сто раз читаю одно, а двести раз вижу сам совершенно иное, я не иду за книжным авторитетом, верю собственным глазам и рассказываю, как увиделось мне, а не кому-то другому. Я, может быть, и не взялся бы даже за перо, если бы полностью согласен был с тем, что написано другими, если бы нечего было сказать самому.

Невелика была бы мне честь - взять десять книг и по ним сделать свою, одиннадцатую.

Впрочем, иной сразу же усомнится: а возможен ли вообще грибной календарь?

Конечно, не для всех грибных мест он писан, потому что грибы растут и в горах Кавказа, и в казахских степях, на Алтае, на Камчатке, и на Таймыре, и даже в песках Каракумов и Кызылкумов.

Нас иногда удивляет это. Мы привыкли думать,, что только наши леса для грибов хороши, хотя и вправду вкуснее наших я нигде не встречал.

Мне тоже пришлось по-настоящему удивляться, слушая камчатские впечатления друга.

- Грибов сколько хочешь. В лесу, и на полянах-"тундрочках", и в самой тундре. Вышел я раз на тундру и понять не могу, почему столько банок консервных набросано. Туристы, что ли, стояли? Ближе подхожу: грибы. Настоящие белые...

Есть на Камчатке и подберезовики, и лисички, черные и белые грузди (там их называют белянками), и разные другие грибы. Но растут они все же в свои сроки.

А в нашей среднерусской полосе?

И здесь не все, одинаково. И погода непостоянная - как говорят, год на год не приходится: то теплый июнь и сухой, то холодный и дождливый. И места везде разные. В Ярославле, скажем, снег сошел, а километров за шестьдесят, у Данилова, на полях пи проталинки; в Москве деревья зеленые, а здесь и почки не лопнули, березовый сок только тронулся. Составь тут по дням расписание - ан с расстоянием да с погодой вместе в иной год на целый месяц разница выйдет... Пожалуй, поэтому в одной книге о грибах съедобных и ядовитых вынесен беспощадный приговор: "грибной календарь создать невозможно". Да и в самом деле так, если составлять календарь по единственным приметам - числам.

Но ведь вот еще что вспомнить надо: стрекоза, к примеру, появляется тоже в разное время - то в конце мая, то в середине, то в июне уже, а где-то и вовсе к июлю; только в народе все-таки точно говорят: стрекоза лезет, когда яблоня зацвела. Любой рыбак знает эту поправку к календарю.

Настоящим грибникам тоже известны такие народные поправки-приметы, и календарь у них в конце концов получается неплохой.

И еще поправка - на дождь.

Все знают: грибы растут после дождя, а долгая жара нарушает любые предсказания, сбивает планы самых важных занятий, не только грибных. Но у случайных грибников это знание часто неточное. Бывает, месяц и больше стоит бездождье, а чуть покапало - хватает грибник корзину побольше и мчится в лес. Вернется он, ясно, с пустом и, отчаявшись, уже не скоро заглянет еще раз на грибные места.

Настоящий грибник знает все поправки, все сроки. Если выйдет "отступление", поймет его и с ним походы лесные сообразует.