ПОМОЩНИКИ

1. Что сказала тетерка

По пути в лес и обратно нельзя не зайти в маленький домик на самом краю поселка. Там всегда интересуются, что есть в лесу: где и какие грибы пошли, какие ягоды поспели, каков урожай. И одно из заинтересованных лиц - Оленка. Правда, ей не важно, где и сколько, она хочет одного: чтобы были ягоды и, по возможности, прямо на ветках.

Крутая, непоседливая, она подбегает, едва переступишь порог, жмется к коленям, поднимает забавное, чуть курносое и очень подвижное личико. Раскосые глазенки сначала стеснительно выглядывают из-под копны золотистых, с краснинкой волос. Но вот в ее взгляде загорается лукавый огонек, и я уже знаю: сейчас будет эксплуатировать до последних сил, пока не взмолюсь. И в самом деле, Оленка уже тянет растопырочки пальцев:

- Качать!

Всегда с удовольствием берешь ее крепенькое, упругое, будто литое, тельце, вскидываешь под потолок, и долго взлетают в воздухе золотые завитушки волосенок, слышится громкий смех, а глаза сияют счастьем, какое бывает уж невесть и на каком небе. Только поставишь на пол - опять ручонки тянет: еще!

И нетерпеливо притопывает ножками-ступочками.

Когда спрашиваю, что ей принести из лесу, она, не задумываясь, отвечает одно и то же:

- Кастаники и бусники.

Странно, ее привлекает почему-то не земляника, не малина и не другие сладкие ягоды, а именно костяника и брусника. Может быть, нравятся сами слова эти, и она выпаливает их автоматически. Но это уже, так сказать, ее внутреннее дело, а мое самое маленькое - принести.

Только найти бруснику в этом году оказалось не так просто. Лето стояло жаркое, сухое. В начале августа даже грибы пропали: земля будто каменная, и лишь редкие подосиновики и подберезовики притаились в тени елочек. По опушкам леса, в путанице трав, одно время попадались брусничные веточки с мелочью ягод, а потом и их не стало. На болотах брусника осыпалась. Солнце пропечет, пропарит ягоду, и она, мягкая, водянистая, упадет в жесткий мох: Словно оправдываясь, к осени брусничные кустики зацвели снова.

Что же делать? Оленке хоть и на глаза не показывайся.

И вот как-то, уже в сентябре, отправился я проведать ельник с редкими березами. Там должны быть черные грузди.

Остановился на старой вырубке, уже поросшей мелким березнячком и засаженной под тракторный плуг елочками, сосенками и лиственницами. Присел на пенек - смотрю кругом, слушаю лес. Вот кто-то потревожил дятла-желну - кричит уныло, тягуче:

"Цллё-о!"

Потом полетел, засмеялся:

"Трю-трю-трю-трю-трю!"

И опять тихо. Шелестит неподалеку желтеющий березняк, сухо лотошат на ветру осины латухами листьев.

Что-то заставило меня глянуть под ноги, и я увидел... в упор уставившуюся на меня бусину глаза. Из буровато-рыжей травы торчала на вытянутой шее серая куриная голова. Она бережно повертывалась, с удивлением моргая то одним, то другим глазом. Невольно и сам я вытянул шею.

Но мое движение пугает птицу. Она словно взрывается - суматошно бухая крыльями, взлетает и тяжело, через силу, низом летит прочь.

"Квок... кэк... кэк!.." - выкрикивает на прощанье.

"Тетерка! Ух и здорова!.. Но откуда же она взялась? Ведь-я прошел к пеньку как раз этим местом!"

Поднимаюсь - борозда с елочками. Значит, по ней серая клохтунья и пробралась ко мне в гости. Пошел и я по борозде: надо же дознаться, в чем дело, почему тетерка тут шмыгает. Гляжу и глазам не верю: брусника, о которой я уже и мечтать устал. И не какая-нибудь рядовая - крупнущая, что клюква. Вместе с космами остарелой травы брусничник свесился в борозду, тяжело уронив темно-красные плотные гроздья. Видно, в глубоком выеме хорошо влага держалась и тени хватало.

Так вот о чем проклохтала тетерка! И не мудрено, что еле-поднялась: с такого обеда огрузнуть - дело не хитрое.

И заблестели передо мной из-под золотой копны волос лукавые голубые глазенки, начал я ходить по бороздам, обламывать самые богатые ветки. Ворошу бархатные подушки кукушкина льна - и там, во мху, гроздья. Нежно-розовые, крупные.

Ходил, ходил, да так и набрал вместо грибов чуть не полную корзину ягод. И уж не на веточках - прямо горстями сыпал. Было чем и Оленку порадовать, и всех удивить. Как же: никто брусники не встречал, а я набрал столько.

2. Гончие что надо

Ленька, соседский мальчишка, давно просился в лес, да боялся я: устанет. А ничего интересного не увидит - так и не понравится, скучно покажется. Очень уж не хотелось, чтобы лес ему не понравился. Смотрю на парня: невелик (он пятиклассник), а толстенький такой, лицо - ну совсем круглое, как луна полная, только налитая густым румянцем, а уши в стороны топырятся.

"Ясно, устанет. Как сойдет с накатанной дороги в снег - и язык на плечо".

Но парень упрямо ерошил брови, и огромные карие глазищи молили: "Ну возьми... Не устану я..."

И вот мы шагаем по лесным полянам, толкая лыжи в рыхлом снегу. Увязнув, они так и идут низом вслепую, лишь иногда вынырнет кончик круто загнутого носа и чертит в снежной целине узенькую, синеющую провалом щелку.

- Иди за мной, - говорю я Леньке, - тяжело ведь. Он не сдается, пыхтит рядом, чуть сзади.

- Не, я не устал, только жарко.

Поворачиваю на давнюю, запущенную дорогу к полям. Здесь не разойтись, и Ленька волей-неволей идет по моему следу. Нарочно задерживаю шаг, разглядываю дремучую белую сеть ольшаника и плотную куртинку елок.

И тут вижу следы - немудрую заячью хитрость: косой высунулся из елок на дорогу, немного попятился и, осторожно повернувшись задом наперед, упрыгал опять в еловую чащу. Чисто сработал, можно и впрямь подумать, что тут один след: выскочил зверишка и прыгнул через дорогу - ищи-свищи его там. Только след в конце мягкий, неглубокий, и, конечно, никуда не прыгал обманщик.

- Гляди, - шепчу Леньке, - не иначе, спрятался тут. Куст елок небольшой. Мы быстро обошли его кругом и нашли только входной след: длинноухий наелся ночью и не спеша приковылял к елкам. Значит, притаился и лежит.

- Ну, Ленька, нам, кажется, повезло: обложили зверя. Выходи сейчас на поляну и гляди в оба. Постараюсь прямо на тебя выгнать.

Тот вошел в охотничий азарт: сузив глаза, оглянулся на чащу, втянул голову в плечи (наверное, чтоб заяц не заметил!), даже пригнулся немного и мягко заскользил на свой пост. Я выждал и прямо на лыжах полез под еловые лапы.

Среди тесно вставших стволов, ощетинивших сухие сучья, как пики, следов было много. То ли косой искал место поудобнее, то ли нарочно путал, на всякий случай. Но в глубине елового куста виднелись полузасыпанные снегом елочки, и стало ясно, что это - самое укромное место для зайца.

Осторожно двигаюсь, но гулко шуршит старый, жестковатый снег (свежий почти весь задержали ветки-лапы), потрескивают задетые сучья. И когда подбираюсь к елочкам, укутанным словно белыми одеялами, под ними уже пусто.

Озираюсь кругом. В стороне, как раз в Ленькином направлении, вдруг шевельнулся и тотчас пропал сероватый комок. "Он!" Теперь уже без всякой осторожности ломлюсь напрямик. Снег обдает фуфайку, лицо, сыплемся за ворот, растекается струйками по спине.

Наконец выбираюсь по следу на край поляны, и тут же перед глазами картина: здоровенный русак, высоко вскидывая ладное, ловкое в беге тело и мелькая длинными беловатыми лапами, во весь дух мчится через поляну к мелкому кустарнику.

- Ого-го, Ленька! - ору па весь лес. - Видал?

- Где? - слышится вскрик, и я понимаю, что потешил только самого себя: косой пошел не по прежнему следу, не там, где стоял Ленька.

Торопливо встряхивая ногами, путаясь в лыжах, он подбегает, но зайца уже не видно. Ничего не поделаешь! И Ленька не виноват, что русак, можно сказать, у него из-за спины выскочил, и мне кричать раньше времени смысла не было.

Немножко грустные, побрели по броскому, размашистому следу.

- Что ж, Леня, - говорю я, - значит, день такой незадачливый. Придется поворачивать лыжи к дому.

Но день оказался не таким уж плохим. Еще раз оглядев далеко растянувшиеся кусты, я вдруг услышал настойчивый, яростный сорочий стрекот. Птицы то взлетали, то снова с криком устремлялись в кустарник.

"Да это же они нашего русака гоняют!" - наконец сообразил я.

- Ладно, давай, Ленька, поохотимся еще немного. Видишь, какие гончие к нам явились. Уж будь спокоен, выгонят из своих владений.

- Конечно, поохотимся, - встрепенулся он.

Между тем по крикам и направлению сорочьих атак я старался угадать, куда бежит заяц.

- Пошли, - подтолкнул я Леньку, когда мне показалось, что беглец выскочит на чистое место влево от нас.

Отправились туда, однако вскоре убедились, что расчет неточный: русак не хотел расставаться с кустарником, который помогал ему избежать открытой трёпки.

И вдруг я понял, куда идет гон. По ту сторону кустов тоже поляна - значит, и туда нельзя бедняге, придется по узкой полоске пробираться только вперед. А там лишь небольшой разрыв в кустарнике, и снова косой под защитой.

Быстро, насколько позволял снег, переместились к замеченному разрыву, присели, прижались друг к другу. Ленька сидит приоткрыв рот и нетерпеливо повертывает шеей, боясь и на этот раз пропустить интересное зрелище. И едва я успел прошептать правила поведения - не шевелиться, чтобы не спугнуть зайца, - сероватый ком замелькал между темными стволиками кустов, выкатился на открытое место и понесся прямо на нас.

Ленька все же не вытерпел - двинулся, пытаясь подняться, и русак с лету остановился, на миг привстал на задних лапах, тут же повернулся и немыслимо сильным прыжком метнулся обратно в кусты.

-Ппа! - бахнул Ленька у меня под ухом, подражая звуку выстрела. Потом вскочил, закричал не своим голосом - пронзительно, дико:

- Держи-и его! Держи-и, держи-и!..

- Ленька! Ленька! - успокаиваю его. - Хоть потише, что ли, кричи. Умрет с перепугу заяц или на всю жизнь дурачком сделается.

- Ничего! - громко смеется он, довольный. - Во как побежал - не умрет.

Да, выручили сороки. Теперь мне уже нечего бояться, что Леньке не понравится лес.

Недалеко за кустами было поле, а там и поселок. И всю дорогу мальчишка вспоминал необычную охоту, хвалил сорок:

- Молодцы! Гончие что надо!