ПЕРЕД ЗАЗИМЬЕМ

Гвоздиков-грибов навтыкала осенняя туча - не зевай: ранний морозец следом пойдет - "гвоздики" в землю заколотит.

Первый иней падает на траву чаще на второй неделе сентября. Солнечное утро еще легко растопляет его, и все блестит, мокрое, как после дождя, только в тени долго, чуть не до полудня, сереют стылые пятна. А через день-два снова холодом дохнет...

Луговики, ясно, - народ слабый и беззащитный, им ничего не остается, как пропасть сразу. Но даже и крепкий подберезовик приседает под ударом холода: толстый, что кубарь, жмется шляпой к земле-матушке. В эту пору легко примешь его за сыроежку. А тот, не успев присесть, опаленный морозцем, уже склонил голову набок - не жилец он на белом свете.

А в крупном, плотном лесу?

Там теплее, и грибы растут, будто ничего не случилось. Только березы, осины, приняв па себя холод, пожелтели, побагрянели, и вот уже потек с печальным шелестом золотой дождь листвы. Потянет ветер - диковинной замятью мельтешат среди веток и стволов, словно охапками брошенные, листья и, кружась, падают отрешенно, осыпая елки, дорогу, траву, залетая в корзины грибников.

Первой раздевается осина, постукивая, пощелкивая по веткам сброшенными листками - лимонно-желтыми и зеленоватыми, ярко-багряными, пурпурно-синими и сине-фиолетовыми. Подосиновики еще растут по привычке среди этой цветистой пестроты, но жмутся к елочкам и наконец ныряют под них от греха подальше. А улетел по ветру последний листочек с осины - заглядывай не заглядывай под елочку, там уже пусто.

На березе лист держится крепче. Дольше и грибы держатся в березняке. Лишь боровик подберезовый рано сдается, раньше даже своего подосинового родственника. Уж очень теплые местечки любит он, да к тому же светлые, и чтобы дышалось легко (не зря так привязан к просекам, дорогам, а особенно к ополицам - полоскам березнячка у полей). Чуть холодно, чуть душно от прели и сырости - и не выглянет на улицу, пет его. А другие растут, не жалуются.

В крупном лесу радуется холодам обычный серый березовик.

Да уж обычный ли? Не новая ли порода появилась после того, как обычные морозко за горло схватил?

На осеннем холодке растут здесь толстоногие, приземистые и... совсем черные подберезовики.

Где загорели они, точно сажей намазались? Ноги и те черные. Найдешь - вздрогнешь даже от счастья, как вздрагиваешь, встретив первый в году ядреный белый. Еще бы! Хоть не белые, а красавцы и крепыши такие!

Люблю я в сентябре вторую белогрибную волну. Не беда, если это и третья, когда один месяц с другим грибами делится. Но об этой, сентябрьской, не все знают. Иной раз в конце месяца встретишь грибника на подходе к лесу, спросишь так просто, для разговору:

- Ну, как грибы?

И тот с улыбочкой, снисходительно:

- Какие уж теперь грибы! Грибов нет, одни опята...

Он и в самом деле присел у пенька, старательно срезает остарелые опята, укладывает в корзинку да дивуется на тебя, как на глупенького. Улыбнешься ему в отплату тем же манером, скажешь, что в березняке белых полно, - с места не двинется. Знай ухмылочку под усами гоняет. Мол, другому кому скажи, авось поверит. - Были, да сплыли... Снегу вот навалит - все грибы будут белые:

И приходится идти без него.

Чудо как хорошо пошагивать под легким, светлым золотым шатром по мягкому и тоже золотому ковру! Лист опал наполовину, поровну разделился - над головой чтоб и под ноги. В прозрачном, чистом, ядреном воздухе такая свежесть! Так четко прорисовываются белоствольные красавицы березы каждой черпой крапиной! Так ярко рдеют среди них рябины сочными гроздьями ягод! Остановишься и долго будешь смотреть не под ноги, а на березы эти, на рябины. И не утерпишь - потянешься губами к алым гроздьям, коснешься холодных ягод, выбирая на зуб самую темную, спелую...

А грибы - вот они темнеют в желтой листве, в траве. Нашел один - остановка. Стоит провести по траве рукой - натолкнешься на прохладные, упругие головы других собратьев. Рослые, крепкие на холодке, без единой червоточинки.

Летом гриб найти - что рыбину поймать: еще надо вытянуть ее, пока не сошла с крючка. И гриб тоже. Нашел, а не знаешь, можно ли положить в корзинку. Волнуешься, когда нож, скрипнув, мягко разрезает шляпку и ножку. Бывает, разрезал - бросил богатыря, потому что с виду он богатырь, а внутри сплошь червивый. И вздохнешь только, точь-в-точь как рыбак, у которого сошла крупная рыбина.

Осенние грибы надежны. Одними белыми - чистыми, ядреными, что репа, - быстро корзину заполнишь, даже подберезовиков, волнушек и груздей не добавляя. Лучше положить сверху ветку рябины на память да приткнуть стебелек ландыша с тугими, апельсиново-красными ягодами - для красы.

Эта поздняя волна белых в березняке так зацепила меня за сердце - чуть ли не ночью готов бежать по грибы.

Да что там! И бегал... Помню, в конце сентября, будучи студентом, я несся на автобус, едва кончалась последняя лекция, и, отъехав от города километров пятнадцать, уже в сумерках влетал с корзиной в лес.

Под конец так темнело - отличал только светлые березы от черных елочек. Разглядев елочку, я подходил, совсем вслепую шарил под ней рукой. И - чудо или не чудо? - находил крепкие, рослые белые.

С каким волнением охватывал пальцами толстенные упругие "корни", покачивал, пока грибы не отделялись от земли с мягким хрустом. Доставал из-под елки, вдыхал сладковатый на холодке, свежий грибной дух, оглаживал холодные, влажные шляпки. И кажется, тем больше было удовольствия, что я почти пе видел их глазом, что узнавал и любовался по-новому - на ощупь.

Обратно шагал в полной тьме, по памяти зная дорогу. И радостно было чувствовать тяжесть корзины, в которой не просто груз, а как бы нечто живое. Любо разглядывать было потом, дома, при электрическом свете, свои находки и словно заново чувствовать под рукой холодок чуть скользких, упругих шляпок, вдыхать запахи леса и самих грибов, с удовольствием трогать исколотые елками руки.

Когда и впрямь кончаются белые по березнякам, открывается второй "слой" белых груздей и полугруздей. Правда, "открывается" - не совсем точно: приходится он под листопад и совершенно скрыт листьями. Но даже больше удовольствия ходить за груздями, когда осыплется весь лист. Грибницы известны (те же, что летом) - иди и поглядывай, высматривай. Громадные грибы подымают на себе, словно щиты, целые кучи листьев. Лишь по этим возвышениям да по снежно-белому краю гриба, что вывернется наружу, и можно разыскать их среди пышной шуршащей листвы. Грибы удивительно легкие, до звона подсушенные морозцем, чистые и тоже без червоточинки.

Но без шатра над головой неуютно в лесу. Что в сарае без крыши. И рябины не краснеют уже: в неприкрытом березняке углядели их сверху прожорливые дрозды, накинулись, оборвали ягоды. Значит, пора уходить в сосняки и ельники, на моховые ковры, зыбучие, теплые.

Старый сосняк, просушенный, чистый по пригоркам, а ниже замшелый до колен, сейчас опустел, стоит величественный и гулкий. Слышно даже, как шуршат чешуйками сосновой коры пищухи и поползни. Да вон он, поползень, серым челноком снует вверх и вниз по дереву. Вот и его чернявая, в синих крапинах приятельница крутится вокруг ствола, заглядывает в каждую щелочку, прощупывает носом - кривым длинным шилом.

Торопятся птицы: кончается теплое приволье. И это как напоминание грибнику, что ему тоже надо поторапливаться.

Кроны сосен, вознесенные в самое небо, серо-синее, холодное, будто и не могут защитить скудеющее грибное царство. Кажется, скорее не они, а стволы, желтой и красной медью горящие, хранят тепло. Недаром сосновик-белый, что крепким кубарем стоит у дерева, и другой - великан па высокой, точно бутылочной, ножке, - оба с краснотой на шляпах, точно с отблеском этого огня.

Конечно, не спасает грибы такой жар. Я иду меж сосен, натыкаясь изредка на белые, шагаю по серо-зеленому мху, отыскивая в нем желтые бархатные шляпки моховиков, брожу по дорогам, опушкам и полянам, подбирая маслята, сосновые рыжики, и прощаюсь уже с грибным лесом, что насквозь продувается осенними ветрами.

Ельник не продуть ветру, он уютнее, хоть и выглядит неприветливо, молчаливый и строгий. Если солнце проглянет, можно и пожмуриться па припеке. Именно здесь, па таких непрочных уже, все-таки холодноватых припеках, по южным опушкам, светлым полянам дольше всего держатся белые, на всякий случай забравшись под еловые лапы, густые, почти лежащие на земле. А пока можно походить и по мху, из которого, точно моховик, иногда чуть высунет голову еще бледным еловик-белый. Желтоватая, гладкая во мху "нога" тонка и длинна - не вдруг до конца доберешься.

Летом, бывает, и крупная станица белых заселит моховую поляну. По шесть, по восемь десятков долговязых грибов приходилось встречать в одной семье-станице. Да и осенью, погладив ладошкой мох, натолкнешься пальцами на одного-другого члена семейства. Те, что не видывали света, и впрямь белы с ног до головы, чистые, влажные. Не так упруги они по сравнению с теми, что па вольном воздухе выросли в березовом лесу, в сосновом или в том же ельнике безо мха. Но, длинноногие, стройные, все же красивы, а вкус - он со своей особинкой. Так что трудно сказать, какой гриб лучше.

В осенний ельник пришел - грех не завернуть на сырую низинку, где словно расставлены кем темно-зеленые пирамидки молодых елок. Возле них, как раз там, куда скатывались по веткам дожди, и в траве, и по влажному мху луговому - поблекшие, выцветшие старые рыжики и тут же свежие, яркие. Прощупать мох и траву - найдешь совсем мелкие, со шляпками-копейками и еще мельче. Не спеши, приседай на корточки, клади осторожно ладонь на мох, а рыжики сами под рукой окажутся. И скоро веселый рыжий огонь заполыхает у тебя в корзине, и, одурманенный пряным рыжачьим духом, ты не заметишь даже, что оказался па коленях, что уже не ходишь, а ползаешь вокруг этих елочек. Тут пожалеешь, что не догадался нашить хотя бы кожаные наколенники, как делали встарь, собирая только те шляпки, которые могли проскочить в горлышко стеклянной, бутыли. Впрочем, тут можно и мокрых колен не заметить.