ВЕСЕННЯЯ ПЕСНЯ

Март голубел распахнутым небом, сиял свежими, точно подсиненными, сугробами, сверкал горящей на солнце капелью. Он входил в окна: ложился косыми теплыми полосами света на парты и склоненные спины ребят, 'золотил волосы, нежданно вспыхивал искрами на чернильницах и ручках, загорался на кончиках перьев, бежал по строчкам в тетрадях. Он вливался в открытую форточку звонким стуком и плеском капель, рокотом машин: в мартовском звучном воздухе этот рокот приближается, становится отчетливым, гулким. И мальчишки, девчонки недовольно косились на широкие окна. Март мешал им. Мешал писать, мешал слушать слова учительницы - слова серьезного, трудного диктанта.

Иногда взгляд какого-нибудь мальчишки задерживался на окне - зажигались сузившиеся глаза, блаженно растягивались губы. Но в ушах новая фраза, и он хмурился; фраза мешала ему вглядываться в мартовские дали.

Вдруг иной, удивительно знакомый и вместе с тем необыкновенный звук завладел классом: на форточку сел воробей и... запел. Заразительно, звонко.

Сперва казалось, он просто чирикал. Но вот вытянулся, затрепетал, подпрыгивая и возбужденно вертясь во все стороны, чириканье слилось в первое слово, ведомое одному певцу, повторилось в другом сочетании, в третьем - и зазвенело, зажурчало, вплетаясь в перезвон весенней капели... И все скорее почувствовали, чем поняли, что это - песня. Замерло шуршание, царапание и поскрипывание перьев, замер голос учительницы. Замер на миг и певец, склонив голову набок, недоверчиво заглядывая бусинкой глаза в подозрительно притихшую комнату, откуда блестели навстречу ему чуть не сорок пар любопытных, очарованных глаз, Ничто не двигалось, не пугало, и он снова оживился, запрыгал по брусочку форточки.

Только один почему-то не понял песни. Может быть, она не давала ему определить, нужно ли сдваивать букву в слове. Или сказалась привычка пугнуть кого можно, хотя бы для порядка.

Так или пет - он шикнул на воробья. И класс недовольно зашептал, заговорил:

- Не надо, пусть...

- Помешал он тебе, что/ли?..

Напуганный шиканьем и движением недоуменно повернутых голов, воробей сорвался с форточки, улетел.

Порядок восстановился. Снова зашуршали, зацарапали бумагу перья. Но теперь чего-то не хватало классу, что-то было потеряно, и оттого слова учительницы казались монотонными, скучными.

А воробей, видимо, пел не для себя. Наверное, где-то рядом сидела его подруга, потому что не прошло минуты, как он вернулся на удобное для него место на форточке и, оглядевшись, опять затрепетал, запрыгал, запел.

И опять вошло в класс то, чего не хватало. Веселые и даже озорные огоньки светились и задорно вздрагивали на ребячьих лицах.

Никто теперь не гнал певца, на него старались даже не смотреть, но все слышали, чувствовали, что он тут, и делали свое дело. Он не мешал. Наоборот, не надо было вглядываться в окно, ловить глазами солнечные зайчики на чернильницах и перьях, вся весна умещалась в бесхитростной воробьиной песне.