СОХАТЫЕ

Встреча с ним всегда вызывает особое чувство. Тут и робость перед мощью, какой-то дремучестью великана, непонятно где, в каких чащобах и болотинах скрывающего себя до времени, и восхищение статью и необыкновенной легкостью в беге, когда он летит, играючи вскидывая длинные, сильные ноги. А больше трепетной радости, что видишь его так близко.

И застынешь тогда не дыша, стараясь запомнить все в нем: и длинную горбоносую морду, и выпуклые по-лошадиному, тревожно-внимательные глаза, и тонкие ноги-ходули, и каждую под-палинку в шерсти. Смотришь и смотришь, потому что вот-вот он бросится прочь.

В последние годы увидеть лося проще, чем зайца.

Отец мой, старый-престарый теперь, говорит с удивлением:

- Иду в лес - лежит на лугу. Обратно иду - лежит. "Не больной ли?" - подумалось. Подхожу - он на ноги, побежал. Я вернулся - и он вернулся.

Мне тоже пришлось насмотреться на них, бегущих и стоящих, на лежке и на лосиной речной переправе. Видел сохатого и в тяжелой короне рогов по осени, в пору безжалостных схваток за первенство в этом лесу, и комолого - в марте, и с дутыми, точно резиновыми, шишкастыми пантами - средь высокой цветущей травы, к исходу мая.

С необъяснимой робостью, словно бы детской, глядишь на тощих апрельских, до несуразности долговязых лосят, что только-только научились ходить. Боязно как-то за них. Устоит ли? Вот-вот подвернется нога иль подломится. И не простыл бы на мерзлой весенней земле, на снегу!

Да нет, и ноги крепки у будущего великана, и холода он не боится. Скорее - бояться надо тебе: заметит лосиха, что слишком уж близко ты к малышу подобрался - узнаешь, того гляди, нелегкое копыто защитницы-матери.

Лоси теперь привычны. И все-таки не проходит и вряд ли когда пройдет удивление перед ними, созданьями дикими и непонятными, и всякий раз что-то дрогнет в сердце при встрече, захочется продлить мгновенье, удовольствие разглядыванья, запоминанья, а какие-то встречи накрепко врежутся в память.

1. Капустники

Мне повезло еще в детстве, в начале тридцатых годов: увидел тогда лосей табуном.

Это были, можно сказать, вредные лоси - капустники.

За деревней, у леса, посадили в колхозе капусту. Уродилась такая, что кочаны - в обхват. Возили в город потом, на выставку, получили Почетную грамоту. А пока стояла она в безвестности на грядках колхозных, на огород повадились лоси.

Помню прозрачный звездный вечер и выкрики по деревне:

- Лоси! Опять в капусте!

Женщины бежали спасать богатство капустное. За ними - и мы, мальчишки.

Лосей было штук восемь, наверное. Маячили тут и там привидениями темными, и хруст над огородом стоял, когда они крушили кочан за кочаном, выхватывая зубами середки.

- Вона, явились! - кричали женщины издали. - Для вас припасли? У-у, проклятущие! - и махали палками.

Лоси вскидывали головы, застывали настороженно и фыркали, точно лошади. У быков - рога, что коряги сучкастые, тяжеленные; у безрогих лосих выделялись отчетливо уши, большие, подвижные, нацеленные па людей.

Непривычно долговязых, носатых, пружинисто-чутких (сразу видно, что дикие), их разглядывали с любопытством, забыв, что пришли прогонять. И слышались приглушенные голоса:

- Тьфу, какие уродины!

- Ой, что ты! Красивые. Длинные-то ноги разве плохо? А носы горбатые, так что же! Лось ведь, не корова...

Колхозницы стали подходить ближе. Лосиное стадо нехотя развернулось и как-то бесшумно исчезло в лесу.

Утром ходили мы смотреть следы, крупные, острокопытные не по-коровьи. Дивились ширине полос, прохваченных на кочанах зубами и, поддавшись соблазну, тоже ели капусту. Нарочно старались хрустеть погромче, как лоси.

2. По лесам и болотам

После первой счастливой встречи я не скоро увидел их снова. Студентом ходил на лыжах по следам в лесах и болотах, и все напрасно. Видел обкусанные, словно подстриженные садовником, кусты ивняка, поглоданные стволы молодых осин, рябин и черемух, сосен и елок. Узнал, что хвою сосновую и можжуховую лоси едят с удовольствием, а еще лучше - кедровую: мягче она и душистее. (У нас местами посажены кедры, но лоси, как видно, не дадут им расти.) Узнал, можно сказать, все меню лосиное и понял уже, что на осине одной иль сосне долго лось не протянет. И дни, и ночи он ходит, чтоб ухватить и того, и другого, и третьего.

И всегда поражало, как может он отыскать все, что нужно, и даже ночью, в мороз, когда деревья насквозь ледяные и запахи заморожены, каким чудом не ошибается - отличает иву, осину от серой ольхи. Ольху почему-то почти никогда он не трогает, разве в особой нужде.

В чуткости необыкновенных лосиных ноздрей я не раз убедился.

Как-то весной заглянул на болото, ровное, круглое, точно огромный пруд, и гадал про себя: как могла попасть на середину его обыкновенная, коротконогая деревенская корова? Стояла не шевелясь, и я - тоже. Но вот вскинулась горбоносая морда, задвигались, застригли воздух длинные белесые уши, и в тот же миг выпрыгнула "корова" из болотной жижи, обнаружив длинные лосиные ноги, и побежала легко, словно танцуя (не любят лоси при людях стоять на открытом месте).

Надо сказать, был я от лося неблизко. И воздух апрельский на чем только не замешан. И все же учуял меня великан, разнюхал чуть слышный дух человека средь всей и лесной, и болотной прели. А видеть никак он не мог: я тихонько прокрался за елочками.

3. Переправа

После апрельской ночевки в лесу, невыспавшийся, усталый брел я берегом речки, и во мне звенели еще птичьи песни, которых наслушался на вечерней и утренней ранней заре.

Что говорить, так бывает всего раз в году, в апреле, когда вернутся к родным гнездовьям почти все перелетные птицы, и все поют, все высвистывают, и вызванивают, и выгуркивают радость свою - всяк на свой лад.

Можно слушать, конечно, и днем, не ночуя, да есть тут одна особинка. Певцы не просто поют кто во что горазд, а находят каждый свою волну, как люди в эфире, чтоб, не мешая друг другу, сказать заветное слово. И одни звенят на самых верхушках деревьев, другие - внизу; одни - на опушке лесной, другие - в чаще; те - на высоких нотах, а эти - на низких. А главное, у всех свой особый час: кто начинает полтретьего, кто - ровно в три, кто - в четыре и в пять...

Можно слушать и днем, но тогда в лесу такой тарарам - не поймешь, кто и где. Сами-то певцы разобрались уже, всяк нашел того, кто был нужен.

Можно. Да тогда и другое упустишь, что бывает лишь утренней, тихой, безлюдной порой.

Вот и в то утро. Едва остановился я, чтоб умыться талой прозрачной водой в лужице на берегу,- за рекой, на лесной опушке, появилась лосиха. Прислушалась, застыв изваянием рыже-серым, и откуда ни возьмись - возле нее два лосенка, светленьких, белоногих.

Нигде никого. Рыбакам еще нечего делать среди льда, половодья, праздно гуляющие не дошли до тех мест, и лосиха спокойно пошла к реке. Видно было: манила ее эта, моя сторона. Перед нею белел от берега и до берега лед, непрочный уже, кое-где проточенный водами, и страшно стало за ее переправу: представились сразу проломы, лосиха с лосятами в крошеве ледяном...

Да напрасно подумал я так. Звери умнее, чем нам это кажется. И лосиха сама оценила опасность, прошагала до чистой воды на стремнине, спустилась и с шумом раздвинула грудью волны. Лосята - за ней.

Я видывал плавающих деревенских коров. Тоже ловко у них получается: только хребтик да голова над водой. Но лосиха, вся вытянувшись, плыла несравнимо легко и красиво, да еще успевала подправить своих малышей, толкая заботливо носом, едва поддавались они течению.

Поплыв от берега первой, она пропустила теперь их вперед и, выбрав место себе чуть пониже течения, держала детей своим телом, чтоб не сносило. А те толклись у бока ее, пофыркивали, торопились наперекор студеной воде, что летела, крутилась и пенилась.

Зачарованный каждым движением этой прекрасной троицы - сильной, чуткой лосихи-матери и несмышленых, но тоже ладно плывущих лосят,- я не мог шевельнуться, даже глазом моргнуть.

Правилась троица прямо ко мне. Но, знать, слишком звенели нервы мои в напряжении счастливо-трепетном, слишком блестели глаза, или поймала мой запах плавунья (пропитался я дымом за ночь). Покосилась опасливо, отвернула в сторону и вышла на берег далеко от меня.

Не побежала, остановилась даже и, неожиданно дрогнув телом, стряхнула с себя холодную воду. Так и брызнули сверкающие капли, и радуга вспыхнула над спиной лосихи.

По ее примеру отряхнулись и малыши, и все трое шажком ушли в гущу ельника. А я так и застыл на корточках перед вешней лужей.

Сияло солнце, пели птицы. Все было так же, как минуту назад, и только в сердце осталось навсегда что-то радостно-волнующее и в глазах - зажмурься на миг - вся до мелочей картина той переправы.

4. На копытном языке

Кроме общей, разъезженной, разболтанной лыжни, на которую по выходным собираются тысячи ярославцев, у меня есть своя - мимо тихих деревень и сел, через поля и кустарники, в излюбленный лес, куда летом прихожу с грибной корзинкой.

На этой лыжне я один. Иду свободно, легко, вдыхая морозный воздух, любуясь блестками инея, причудами зимнего ваятеля-ветра - фигурками заснеженных елочек и пеньков. Слушаю перебранку соек, писк синиц, корольков, читаю следы на снегу...

Лоси тут не редкость, и я не удивился, когда встретил однажды лосиху как раз на моей лыжне. Удивило другое: всегда осторожный, пугливый зверь не думал уступать мне дорогу. Лосиха стояла прочно, чуть расставив тонкие ноги, смотрела с вызовом, дерзко и даже шагнула ко мне в знак того, что ничуть не боится и, если не остановлюсь, она будет драться.

Что за штука?

Остановился, зная силу копыт лосиных, оглядываюсь недоуменно и никак не могу понять причину странной воинственности лосихи. А она стоит как вкопанная, не спуская с меня темных глаз, раздувая широкие ноздри, пыхая паром морозным.

До нее лыжной палкой докинешь, близко, и нам удобно друг дружку разглядывать, вернее - следить друг за дружкой.

Не знаю, сколько минут продолжалось упрямое это стояние, но лосиха нашла все же способ, как нам разойтись по-хорошему.

Все так же глядя на меня, она вдруг перестукнула всеми четырьмя ногами: тро-то-то! И из-за сломанной елки выбежал к ней молоденький лось, годовалый, наверное.

Лосиха стояла, ждала.

Среди березок, ив и заснеженных елок еще замелькало что-то - и вот стоит уже возле нее совсем маленький лосеночек-первогодок.

Когда вся семья оказалась в сборе (отца в семье, видно, не было), мать повернулась, и все не спеша потрусили прочь. И опять как-то так получилось: впереди бегут дети, а она, охраняя их,- сзади, па себя принимая возможные беды.

Так я узнал с удивлением новый лесной язык: сказать, значит, можно... ногами, копытами. По крайней мере, сказать об опасности - о том, что надо бежать. А материнской отваге как-то меньше уже удивляешься: и все-то матери за деток - горой, сами себя не жалея.